Елена Шевченко, филфак

                   * * *

Я готова быть псиной в кособоком пакете

С оттопыренным ухом из чёрного плюша,

Непутёвый хозяин понесёт меня детям,

По дороге уронит, отряхнёт и обсушит.

 

И забудет о детях, загуляет, закружит

Паутинкой проулков бесприютной Казани,

А у старого Фукса распрямится натужно

И внезапно обмякнет, погрустнеет, устанет.

 

Вот тогда-то я спрыгну на затёкшие лапы,

Распахнув надоевший паланкин целлофана,

И туда затолкаю человека и шляпу,

И отправимся дальше по белёсым туманам.

 

Он приклеится носом к целлофану пакета,

Чтобы лучше увидеть, что творится в округе,

И, качаясь, поедет по осеннему свету,

Где дороги пологи, как надбровные дуги.

 

Понесу его чинно, понесу мимо речки,

Мимо встроченной в небо Закабанной мечети,

Все заветные тропки, все глухие местечки

Обойдём в этот вечер, вездесущи как дети.

 

А когда растворятся и деревья и трубы,

И намокшие звёзды замигают во мраке,

Он очнётся у дома, улыбаясь беззубо

Недоверчивым мыслям о чудесной собаке.

 

                                   * * *

Оглобельки очков, чумазое стекло –

Меж миром и собой смешное примиренье,

Шутейный костылёк, прозрачное весло,

Суровый поводок распущенного зренья.

 

 

Когда глаза босы, когда хрусталик наг,

Цветные витражи плывут проулком старым,

Порхают лоскутки верленовских бродяг

И плавятся мазки Моне и Ренуара.

 

Раскосые дома, кочующий овраг,

Диковинный колор небесного наряда –

Я - маленький творец, что видит всё не так,

Достраиваю мир своим незорким взглядом.

 

У матовых свечей двоятся язычки,

Кружатся мотыльки над чашечкой коленной,

На полочке лежат ненужные очки,

И ширятся зрачки неправильной вселенной.

 

                                 * * *

Мой перуанский бронзовый осёл

Бездумно растерял свою поклажу –

Обсидиан глазками пыльной сажи

На полке покосившейся зацвёл.

 

Легка душа, плетёный короб пуст,

Осёл себя подначивает рьяно:

Туда - туда, где в кадке чахнет куст,

А мир гудит подобьем океана.

 

Сквозному свету, птичьему перу

Упрямец верен в полумраке сонном,

И всякий день улыбчивый Перу

Ему в проёме видится оконном.

 

Ни жёстких ног, ни остреньких копыт

Он под собой не чует, простодыра,

На край сосновой полочки спешит

Как на порог всамделишного мира.

 

Толчок, прыжок - и вот летит, дразня

Тяжёлый стул, диван и стол щербатый,

Туда, где божья узкая ступня

В земную твердь впечаталась когда-то.

 

                   * * *

Как неопрятный пух на галочьи следы,

Всклокоченный февраль обрушился на кровли

И бьётся с январём до сумрачной воды –

Как братья-петухи, сцепясь, до первой крови.

 

Я разлюбила сон, и он меня бежит,

Всю ночь брожу метлой меж стужей и капелью,

 Грущу по январю - он мною был обжит,

Мне дорого его морозное веселье.

 

Рисковые дела пророчит гороскоп,

Удачные деньки и новое дыханье,

Но мне не в радость тот, чей царственен галоп,

Тот, брата своего обрекший на изгнанье.

 

Он - ухарь, он лобаст, он славится новьём –

Шубейкой щегольской, недюжинной фигурой,

Но пропасть меж моим простым житьём - бытьём

И шалою игрой лихого самодура.

 

Размашистый февраль, прости, я - однолюб,

К тому же мне всегда милее побеждённый,

И триумфальный клич иерихонских труб,

Увы, несносен мне, не в феврале рождённой.

 

Не гневайся, дружок, живут и без любви,

Тем более что век февральский так недолог,

Не буйствуй, не блажи, не ластись, не зови,

А лучше опусти на город млечный полог.

 

                        * * *

Весна - грязнуля, сводня, нимфоманка,

Для всякого разини и бродяги

Рассыпала дешёвую приманку –

Простушку мать-и-мачеху в овраге.

 

Она груба, вульгарна и бесчинна,

Ни за кого и ни за что в ответе,

Но к ней высоколобые мужчины

Уходят, как забывшиеся дети.

 

Гордясь взаимной нашей нелюбовью,

Я морщилась, браня её повадку,